КОМПАНИЯ. О проекте. Новости. Помощь. Рекламодателям.
Министерство Логики Live ✅ ПРОСТО ОБЫЧНЫЙ СТРИМ ШОУ ДО@Б@ЛСЯ! # 215 ( 2021 01 09)
Министерство Логики Live ПРОСТО ОБЫЧНЫЙ СТРИМ ШОУ ДО@Б@ЛСЯ! можете смотреть и слушать. Останкинский суд Москвы оштрафовал на 50 тысяч рублей писателя Дмитрия Глуховского* из-за отсутствия плашки иностранного агента в социальных сетях, сообщили РИА РИА Новости. Разбан: @chimchir_bot и команда /unban Предложка: @chimchir_bot Министерский чат: @minlogiki_chat. Факт отсутствия логического интеллекта в Министерстве культуры.
Министерство Логики Live - видео
Министерство юстиции РФ включило в список иностранных агентов историка Алексея Малова и журналиста Сергея Колдобского. Министерство логики Евгений Скворцов. Хованский нарезка. министерство логики лайв скачать с видео в MP4, FLV Вы можете скачать M4A аудио формат. Министерство Логики 6 часов 35 минут 43 секунды.
Фильм «Министерство неджентльменских дел» Гая Ричи не выйдет в России 25 апреля
Большой спектр полномочий и ответственных решений возложен на регионы. А в регионах по-разному подходят к этому в силу разных причин: у одних есть понимание, что это приоритет, у других - нет. Если принят федеральный закон, который обязывает регионы реализовать поставленные задачи, проходит месяц, второй, третий, а мы с вами видим безответственное отношение, значит, должен быть спрос», - заключил Володин.
На первом этапе под названием «Найди общее» девочки показали умение находить логические связи между разнообразными предметами и явлениями. Во втором туре «Формула всего» участницы игры с успехом ответили на сложные вопросы, в которых необходимо было соединить две картинки, чтобы получить третью.
На протяжении всего конкурса участники старались найти логику там, где ее, казалось бы, нет.
Хотя про контрольную закупку был абсолютно другого мнения.. Опять пришлось расстроиться, ведь даже малым смотрел эту передачу вме... По одиночке все составляющие этого средства и так хорошо моют стекло.
Ну, а все вместе - тем более. Так что это новость не большая.
Анатолий Дюбанов , ранее занимавший должность руководителя департамента информатизации и телекоммуникационных технологий, становится министром цифрового развития и связи. Вклад в валовый региональный продукт региона сферы информации и связи, по данным статистики, составил по итогам 2017 г.
Сколько зарабатывает Министерство Логики на Youtube?
Кстати в новостях показывали, что там делали после нашего ухода. 16. Главные Новости: Стас Ай Как Просто Васильев Выдал Аналитику. Министерство логики. Разбан: @chimchir_bot и команда /unban Предложка: @chimchir_bot Министерский чат: @minlogiki_chat. 6 декабря в Одинцове прошел первый кинопоказ в рамках проекта «», организованный Министерством информационных и социальных коммуникаций Московской. Об этом сообщили в пресс-службе министерства образования региона.
В Санкт-Петербургском Пансионе воспитанниц прошла дискуссия «Железо логики. Попробуй, докажи?»
Остальные лайфх... Посмотрела вашу передачу. Очень интересно и познавательно. Понравилась позиция исламского государства. Маркетинг, особенно сетевой, сама по себе очень сложная штука.
Иван Егоров Министерство юстиции России будет штрафовать на 300-500 тысяч рублей за распространение иноагентских материалов, в том числе книг, а также отсутствие маркировки об иностранном агенте. По его словам, соответствующее постановление правительства и ведомственный приказ уже готовятся.
Как пояснил чиновник, речь идет об аффилированных с иноагентами гражданах и любых способах распространения их материалов через книги, интернет-каналы, мессенджеры.
А оттуда сифонит, между прочим, сверху-то! Окаянный… - Слушай, нельзя же… Нельзя так про него.
Он все-таки… Всех нас. Спас же. Детей твоих вот.
А теперь что? Он для этого спасал их, что ль то? И сам рентген хавает, и нас всех тут… За компанию.
Было бы хоть что! Для чего! Но вот среди всех этих лиц появилось одно: главное.
Усы заброшены, волосы — жидкие уже и все седые — мостом перекинуты через плешь. Но лицо вычерчено одними прямыми линиями; никаких скруглений. И остальное в нем — жесткое, резиновое, не прожевать, словно взяли человека и провялили заживо.
Голос вялили тоже. Сухой пришел. Пускай забирает своего.
Мы говорили же с тобой… - Открой, дядь Саш. Нечего глазеть тут! А ты - пойдем.
Артем вместо этого сел на пол, на отполированный холодный гранит. Прислонился к стене спиной. Я должен.
Нечего там искать! Ты-то что зеваешь? Давай, проводи граждан!
Так, кому тут приглашения отдельные? Шевели, шевели… - затараторил Никицка, сгребая толпу. Послушай… - Сухой выпустил надувавший его воздух, обмяк, сморщился, опустился рядом с Артемом.
Думаешь, этот костюм от фона тебя спасет? Да он как решето! От платья ситцевого толку больше!
Ты дозу-то пробовал считать? Ну ты жить хочешь или сдохнуть? Слышал это.
Некому там сигналы слать. Некому, Артем! Сколько я тебе говорить должен?
Никого не осталось. Ничего, кроме Москвы. Кроме нас тут.
А вот если у тебя волосы выпадут, до этого есть! Если кровью ссать будешь, до этого — есть! Ты хочешь, чтобы хрен у тебя отсох?!
Артем пожал плечами. Помолчал, взвешивая. Сухой ждал.
Тогда, на башне. У Ульмана в рации. За все время, сколько ни слушали.
Пустой эфир. И что? Вот и все.
Артем поднялся на ноги, распрямил спину. В подземелье? Хотя бы родятся.
А так… - Скажи им, чтобы открыли, дядь Саш. Сухой смотрел в пол. В черный блестящий гранит.
Что-то там, видно, было. Что крыша у тебя поехала. Артем скривил улыбку.
Набрал воздуха. Надо было детей своих рожать. Ими бы и командовал.
И внуки бы на тебя тогда были похожи, а не хер знает на кого. Сухой зажмурился. Протикала секунда.
Пускай валит. Пускай околеет. Никицка послушался молча.
Артем удовлетворенно кивнул. Тот по стенке поднялся, обернул к Артему сутулую спину и зашаркал прочь, полируя гранит. Грохнула дверь буфера, запираясь.
Зажглась ярко-белая лампочка под потолком, двадцать пять лет гарантии, слабым зимним солнцем отразилась в грязном кафеле, которым в буфере все было обложено, кроме одной железной стены. Пластиковый стул рваный — отдышаться или ботинки зашнуровать, на крючке — поникший костюм химзащиты, в полу — сток, и шланг резиновый торчал — для деактивации. В углу еще ранец стоял армейский.
И трубка синяя висела на стене, как от телефона-автомата. Артем влез в костюм — просторный, как чужой. Достал из сумки противогаз.
Растянул резину, напялил ее, поморгал, привыкая смотреть через круглые туманные окошки. Снял трубку. Заскрежетало надрывно, и железная стена — не стена, а гермоворота - поползла вверх.
Снаружи дохнуло стылым и сырым. Артем поежился зябко. Взвалил на плечи ранец — тяжелый, будто человека себе на закорки посадил.
Вверх уводили истертые и скользкие ступени бесконечного эскалатора. Станция метро ВДНХ — шестьдесят метров под землей. Как раз достаточная глубина, чтобы авиабомбы не колыхали.
Конечно, если бы ядерная боеголовка ударила в Москву, был бы тут котлован, залитый застывшим стеклом. Но боеголовки все были перехвачены противоракетами высоко над городом; на землю дождем шли только их обломки — лучащиеся, но взорваться не умеющие. Поэтому Москва стояла почти целая, и даже похожая на себя прежнюю — как мумия похожа на царя, когда тот жив был.
Руки на месте, ноги на месте; улыбка… А у других городов противоракетной обороны не было. Артем крякнул, подсаживая ранец поудобней, воровато перекрестился, запустил большие пальцы под слишком свободные ремни, чтобы потуже, и пошел вверх. Болотные сапоги топли в грязи, ржа ручьями откуда-то сверху бежала куда-то вниз, на небе было навалено облаков — не продохнуть, и дома пустые стояли вокруг, все поглоданные временем.
Ни души в этом городе не было. Двадцать лет уже как — ни души. Сквозь аллею, составленную из сырых лысых коряг, виднелась громадная арка входа на ВДНХ, в кунсткамеру с химерами.
Там по поддельным античным храмам были рассажены эмбрионы надежд на будущее величие. Величие должно было наступить скоро: завтра. Только вот само завтра не наступило.
Гиблое место — ВДНХ. Пару лет назад еще жила тут всякая дрянь, а теперь и ее не осталось. Обещали, что опустится скоро радиационный фон, и можно будет потихоньку возвращаться, вон, мол, мутантов-то наверху кишмя, а они тоже животина, пусть и исковерканная… Но не опускалось ничего.
Наоборот: сошла с земли ледяная короста, земля задышала и запотела, вода отравленная отмерзла, потекла по ее жилам, и фон подскочил. И мутанты — поцеплялись за жизнь своими когтищами — и отпустились, сдохли. А человек сидел себе под землей, жил на станциях метро, и никуда умирать не собирался.
Человеку много не надо. Человек любой крысе фору даст. Трещал счетчик, начислял Артему дозу.
Не брать его больше с собой, думал Артем, бесит только. Какая разница, сколько там натикает? Что это поменяет?
Пока дело не сделано, пусть хоть истрещится. Пускай считают, что крыша поехала. Они же не были тогда… На башне.
Они же вообще из своего метро не вылезают. Откуда им знать, а? Крыша… Бомбил я их всех в… Объясняю же: вот ровно в тот момент, когда Ульман на башне антенну развернул… Пока он настраивался… Было что-то.
Слышал я! И нет, сука, не причудилось. Не верят!
Автомобильная эстакада дыбилась у него над головой, асфальтовые ленты пошли волной и застыли, стряхнув машины; те попадали, как придется, кто на четыре лапы, а кто на спинку, и околели в таких позах. Артем огляделся коротко и двинул вверх по шершавому высунутому языку заезда на эстакаду. Немного было пройти — километра, может, полтора.
У следующего языка торчали недостроенные небоскребы, прежде размалеванные торжественно в белый, синий и красный. Время потом все в серый перекрасило, по-своему. Просто не верят, и все.
Ну да, никто не слышал позывных. Но они откуда эти позывные слушают? Из-под земли.
Никто же не станет наверх идти только за этим… Верно же? Но ты сам подумай: разве может такое быть, чтобы никто, кроме нас, не выжил? Во всем мире — никто?
Бред же! Ну не бред? Не хотелось смотреть на Останкинскую башню, но и не видеть ее было нельзя: отворачивайся от нее или нет, а она всегда маячит с краю — как царапина на противогазном стекле.
Черная, сырая, обломанная по набалдашнику смотровой площадки; как рука чья-то со сжатым кулаком из-под земли пробилась, будто кто-то огромный хотел на поверхность снизу выбраться. Но увяз в рыжей московской глине, затиснуло его в тугой сырой земле, затиснуло и задавило. Что-то было!
Плыли над голым лесом два колосса — Рабочий и Колхозница, схватившиеся в странной своей позе, то ли по льду скользя, то ли последнее танго крутящие, но друг на друга не глядя, как бесполые. А куда тогда? Видно им с их высоты, что за горизонтом, интересно?
И вместе со всем механизмом колесо уже двадцать лет как замерло и ржавело теперь тихо. Кончился завод. На колесе написано было «850»: столько лет отмечала Москва, когда его поставили.
Артем подумал, что исправлять это число смысла нет: если время некому считать, оно останавливается. Некрасивые и невеселые небоскребы, казавшиеся раньше бело-сине-красным, выросли в пол-мира: совсем близко. Самые высокие здания в округе, если не брать в расчет сломанную башню.
То, что надо. Артем запрокинул голову, достал взглядом до вершины. От этого сразу заломило в коленях.
Там, конечно, не расслышали. Подъезд как подъезд. Домофон осиротел, дверь железная обесточена, в аквариуме консьержа собака дохлая, жестяно лязгают почтовые ящики на сквозняке, ни писем в них, ни рекламного мусора.
Все давно собрали и сожгли, чтобы хоть руки погреть. Внизу - три немецких блестящих лифта, распахнутые и сверкающие нержавеющими внутренностями, как будто на любом из них можно было сейчас взять вот так и поехать на самый верх этой высотки. Артем их за это ненавидел.
И рядом — дверь пожарного хода. Артем знал, что за ней. Считал уже: сорок шесть этажей пешком.
На Голгофу всегда — пешком. Но Артем все равно шагал — как заведенный; и как заведенный говорил. Почти не застал он старого мира: опоздал родиться.
Но, разглядывая в редких туристических журналах фотоснимки Парижа и Нью-Йорка, отфильтрованные плесенью, Артем сердцем чувствовал, что есть эти города еще где-то, стоят, не сгинули. Ждут, может, его. Нелогично, Жень!
Что мы — одни во вселенной? А значит… Значит, просто мы поймать их… Их позывные… Не можем… Пока. Надо просто продолжать.
Нельзя руки опускать. Нельзя… Высотка была пустой, но все равно звучала, жила: через балконы влетал ветер, хлопал дверными створами, дышал с присвистом через лифтовые шахты, шебуршал чем-то в чужих кухнях и спальнях, притворялся вернувшимися хозяевами.
Им разрешено использовать любые подходящие для этого методы, в том числе самые «неджентльменские» приёмы. Премьера фильма также состоится и в России. Изначально это должно было произойти 25 апреля, однако картину в стране перенесли на неопределённый срок.
Министерство логики о блокировке каналов Стаса Васильева | Отрывок стрима 22.12.2022
19 апреля в кинотеатрах по всему миру состоялась премьера фильма «Министерство неджентльменских дел» — следующего блокбастера британского режиссёра Гая Ричи. Я автор и ведущий канала Министерство Логики. В этом подкасте будут публиковаться аудио записи прямых трансляций. Привет! Вы находитесь на канале для стримов. Это завершение выстраивания структуры управления органов власти региона в строгой логике: департаменты отвечают за функции, министерства — за развитие отраслей экономики. 6 декабря в Одинцове прошел первый кинопоказ в рамках проекта «», организованный Министерством информационных и социальных коммуникаций Московской.
Министерство Логики — телеграмм канал
Работа над ошибками поможет вашему динамичному росту Основные показатели под контролем Оценивайте эффективность страницы как по классическим показателям, так и инновационным, охватывающем все показатели и динамику их роста, в сравнении с конкурентами - Score Сводная статистика бренда Смотрите, как развиваются ваши страницы в сводных таблицах, сразу по всем соцсетям Сравнение с конкурентами Определяйте вашу позицию в рейтинге всех страниц. Сортируйте по нужной вам метрике прямо в интерфейсе Влияние постов на показатели Анализируйте наглядно, какие посты произвели резкое изменение показателей. Посмотрите, когда ваша аудитория на самом деле видит ваши посты.
Преобразование департамента информатизации и развития телеком-технологий в новую структуру позволит организовать системное развитие и внедрение цифровых технологий во всех отраслях социально-экономического развития региона, повысить эффективность государственного управления в сфере цифрового развития, считают в правительстве региона. Наряду с существующими функциями департамента — обеспечение работоспособности вычислительных средств, линий связи, информационных систем и т. Как уточнил губернатор, в связи с переименованием руководитель структуры не меняется.
Больше не было. Глаза сами съезжали все время, как Артем ни отводил их, к переродившемуся лесу, который разросся вместо Ботанического сада. И — к черной лысой пустоши в самой его сердцевине. Такое мертвое место, будто Господь на него остатки горящей серы выплеснул.
Но нет, не Господь. Ботанический сад. Артем его другим помнил. Только его-то он и помнил из всего пропавшего довоенного мира. Странное дело: вот вся твоя жизнь состоит из кафеля, тюбингов, текущих потолков и ручьев на полу вдоль рельсов, из гранита и из мрамора, из духоты и из электрического света. Но вдруг есть в ней крохотный кусок другого — майское прохладное утро, по-детски нежная недавняя зелень на стройных деревьях, изрисованные цветными мелками парковые дорожки, томительная очередь за пломбиром, и сам этот пломбир, в стаканчике, не то что сладкий там, а просто неземной. И голос матери — ослабленный и искаженный временем, как медным телефонным кабелем. И тепло от ее руки, от которой ты стараешься не отцепиться, чтобы не потеряться — и держишься изо всех сил. Хотя разве такое можно помнить?
Наверное, нельзя. И все это, другое — такое неуместное и невозможное, что ты и не понимаешь уже, было ли это все с тобой наяву или просто приснилось? Но как ему присниться, если ты такого никогда не видел и не знал? Стояли у Артема перед глазами меловые рисунки на дорожках, и солнце сквозь дырявую листву золотыми иголками, и мороженка в руке, и оранжевые смешные утки по коричневому зеркалу пруда, и шаткие мосточки через этот пруд осененный — так страшно в воду упасть, а еще страшней в него уронить вафельный стаканчик! А вот лица ее, лица своей мамы, Артем вспомнить не мог. Старался вызвать его, на ночь просил себя увидеть его хотя бы во сне, пусть бы и забыть снова к утру — но ничего не получалось. Неужели не нашлось в его голове крохотного уголка, где мама могла бы спрятаться и переждать смерть и черноту? Видно, не нашлось. Куда она делась, мама?
Понятное дело, что умерла. Но куда она делась-то? Как может человек быть — и совсем исчезнуть? А день тот, а мир тот — они куда могли запропаститься? Вот же они были — тут, рядом, только глаза закрыть. Конечно, в них можно было вернуться. Где-то на земле они должны были спастись, остаться — и звать всех, кто потерялся: мы тут, а вы где? Надо только услышать их. Надо только уметь слушать.
Артем поморгал, потер веки, чтобы глаза видели снова сегодня, а не двадцать лет назад. Сел, раскрыл ранец. Там была радиостанция — армейская, громоздкая, зеленая-исцарапанная, и еще одна бандура: железный ящик с ручкой-крутилкой. Самодельная динамо-машина. И на дне самом — сорок метров шнура, антенна к радиостанции. Артем связал все провода, прошел по крыше круг, разматывая шнур, отер воду с лица и снова нехотя влез в противогаз. Сжал голову наушниками. Огладил пальцами клавиши. Крутанул рукоять динамо-машины, моргнул диод, зажужжало, завибрировало в ладони, как живое.
Щелкнул тумблером. Закрыл глаза, потому что боялся, что они помешают ему выловить в шуме радиоприбоя бутылку с письмом с далекого континента, где выжил кто-то еще. Закачался на волнах. И динамо крутил — словно рукой на плоту надувном подгребал. Наушники зашипели, завыли тоненько «Ииииу…» сквозь шорох, заперхали чахоточно; помолчали — и снова шипеть. Как будто Артем бродил по туберкулезному изолятору, ища, с кем поговорить, но ни один больной не был в сознании; только нянечки прикладывали палец к губам и строго делали «шшшшшш…». Никто тут не хотел отвечать Артему, никто не собирался жить. Ничего из Питера. Ничего из Екатеринбурга.
Молчал Лондон. Молчал Париж. Молчали Бангкок и Нью-Йорк. Неважно уже давно было, кто начал ту войну. Неважно было, с чего она началась. Для чего? Для истории? Историю победители пишут, а тут некому было писать, да и читать скоро некому будет. Шшшшш… Пустота была в эфире.
Бескрайняя пустота. Болтались на орбите неприкаянные спутники связи: никто их не звал, и они сходили с ума от одиночества, и бросались на Землю, чтобы пусть уж лучше сгореть в воздухе, чем так. Ни слова из Пекина. И Токио — могила. А Артем все равно крутил эту проклятую ручку, крутил, греб, греб, крутил… Как каждый день. Как надо. Как обязательно нужно. Как тихо было! Невозможно тихо.
Тут Москва! Это его голос, Артема. Это он, как всегда, не дождался, не вытерпел. Не забывать крутить рукоять; не останавливаться. Не сдаваться. Ответьте Москве! Что с тобой, город Питер? Неужели сдался? Неужели хлипкий ты такой оказался, хлипче Москвы?!
Что там вместо тебя? Стеклянное озеро? Или тебя плесень съела? Почему не отвечаешь? Куда делся ты, Владивосток, гордый город на другом краю света? Ты ведь так далеко от нас стоял, неужели и тебя зачумили? Неужели и тебя не пожалели? Весь мир лежит ничком, лицом в грязь, и не слышит этого бесконечного дождя по спине каплями, и не чувствует, что и рот, и нос водой ржавой заполнены. А Москва… Вот.
На ногах. Как живая. Шшшшш… Может, души их так отвечали ему, забравшись в радиоэфир? А может, так фон звучал? Должен же и у смерти быть свой голос. Такой вот наверное, как раз: шепот. Тссс… Ну-ну. Не шуми. Может, сейчас услышат?
Вот прямо сейчас кашлянет в наушнике кто-то, прорвется взволнованный через шипение, закричит далеко-далеко: - Мы тут! Слышу вас! Только не отключайтесь! Вас слышу! Москва на связь вышла! Сколько вас там выжило?! У нас тут колония, двадцать пять тысяч человек! Земля чистая! Фон нулевой!
Вода незараженная! Лекарства есть, есть! Высылаем за вами спасательную экспедицию! Только держитесь! Слышите, Москва?! Главное — держитесь! Это не сеанс радиосвязи, а спиритический сеанс. И тот не удавался Артему никак. Духи, которых он вызывал, не хотели к нему.
Им и на том свете хорошо было. Они смотрели сверху на Артемову фигурку сгорбленную в редкие просветы меж облаков, и только ухмылялись: туда? К вам? Нет уж, дудки! Бросил крутить гребаную ручку. Сорвал наушники. Поднялся, смотал провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой аккуратностью — потому что хотелось: рвануть его так, чтоб на куски, и зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть. Сложил все в ранец. Посадил его к себе на плечи, черта-искусителя.
Понес вниз. В метро. До завтра. Внутри двери заскребся замок, втягивая языки. Потом она ухнула протяжно, открылась, и метро дохнуло на Артема своим спертым тяжелым духом. Сухой встречал его на пороге. То ли чувствовал, когда Артем вернется, то ли вообще не уходил на самом деле никуда. Чувствовал, наверное. Сухой ощупал его глазами.
Мягко, как детский врач. С другой станции пришел. Артем подобрался. Звякнуло в его голосе что-то, как будто гильзу на пол уронили. Или малодушие? Или что? Старик какой-то. Гомером назвался. Знаешь такого?
Я спать, дядь Саш. Она не шелохнулась. Спит или не спит? Так, механически думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или притворяется. Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски приткнулся к ней сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе — не стал бы даже ввязываться. На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать — и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя.
Или как инвалида? Так что он сам себе был хозяин. Просыпался, когда она возвращалась со смены — и уходил наверх. Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое красное полотно на себя. Аня почувствовала — и, не говоря ни слова, яростно дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы он сдался — и остался лежать на краю постели голым.
Она молчала. Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает? Тогда он лег лицом в подушку — их-то, слава богу, было две — согрел ее дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую — смеющуюся, бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-то. Хотя сколько прошло? Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось.
Получается, вечность назад это все и было. Во сне тоже было холодно, но там Аня морозила его — кажется, по станции гоняла — из баловства, а не из ненависти. И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся. Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку. Потом вспомнил. Но ее уже не было в палатке.
Решение подтверждает важность задачи цифровой трансформации как национального приоритета для нашего интеллектуального региона, — заявил губернатор. Для Новосибирской области, имеющей один из самых мощных в стране IT-кластеров и плеяду технологических вузов, дальнейшее развитие этого направления, по мнению властей, особенно актуально. Преобразование департамента информатизации и развития телеком-технологий в новую структуру позволит организовать системное развитие и внедрение цифровых технологий во всех отраслях социально-экономического развития региона, повысить эффективность государственного управления в сфере цифрового развития, считают в правительстве региона.
Отсутствие логического интеллекта — угроза суверенитету России
Глаза сами съезжали все время, как Артем ни отводил их, к переродившемуся лесу, который разросся вместо Ботанического сада. И — к черной лысой пустоши в самой его сердцевине. Такое мертвое место, будто Господь на него остатки горящей серы выплеснул. Но нет, не Господь. Ботанический сад.
Артем его другим помнил. Только его-то он и помнил из всего пропавшего довоенного мира. Странное дело: вот вся твоя жизнь состоит из кафеля, тюбингов, текущих потолков и ручьев на полу вдоль рельсов, из гранита и из мрамора, из духоты и из электрического света. Но вдруг есть в ней крохотный кусок другого — майское прохладное утро, по-детски нежная недавняя зелень на стройных деревьях, изрисованные цветными мелками парковые дорожки, томительная очередь за пломбиром, и сам этот пломбир, в стаканчике, не то что сладкий там, а просто неземной.
И голос матери — ослабленный и искаженный временем, как медным телефонным кабелем. И тепло от ее руки, от которой ты стараешься не отцепиться, чтобы не потеряться — и держишься изо всех сил. Хотя разве такое можно помнить? Наверное, нельзя.
И все это, другое — такое неуместное и невозможное, что ты и не понимаешь уже, было ли это все с тобой наяву или просто приснилось? Но как ему присниться, если ты такого никогда не видел и не знал? Стояли у Артема перед глазами меловые рисунки на дорожках, и солнце сквозь дырявую листву золотыми иголками, и мороженка в руке, и оранжевые смешные утки по коричневому зеркалу пруда, и шаткие мосточки через этот пруд осененный — так страшно в воду упасть, а еще страшней в него уронить вафельный стаканчик! А вот лица ее, лица своей мамы, Артем вспомнить не мог.
Старался вызвать его, на ночь просил себя увидеть его хотя бы во сне, пусть бы и забыть снова к утру — но ничего не получалось. Неужели не нашлось в его голове крохотного уголка, где мама могла бы спрятаться и переждать смерть и черноту? Видно, не нашлось. Куда она делась, мама?
Понятное дело, что умерла. Но куда она делась-то? Как может человек быть — и совсем исчезнуть? А день тот, а мир тот — они куда могли запропаститься?
Вот же они были — тут, рядом, только глаза закрыть. Конечно, в них можно было вернуться. Где-то на земле они должны были спастись, остаться — и звать всех, кто потерялся: мы тут, а вы где? Надо только услышать их.
Надо только уметь слушать. Артем поморгал, потер веки, чтобы глаза видели снова сегодня, а не двадцать лет назад. Сел, раскрыл ранец. Там была радиостанция — армейская, громоздкая, зеленая-исцарапанная, и еще одна бандура: железный ящик с ручкой-крутилкой.
Самодельная динамо-машина. И на дне самом — сорок метров шнура, антенна к радиостанции. Артем связал все провода, прошел по крыше круг, разматывая шнур, отер воду с лица и снова нехотя влез в противогаз. Сжал голову наушниками.
Огладил пальцами клавиши. Крутанул рукоять динамо-машины, моргнул диод, зажужжало, завибрировало в ладони, как живое. Щелкнул тумблером. Закрыл глаза, потому что боялся, что они помешают ему выловить в шуме радиоприбоя бутылку с письмом с далекого континента, где выжил кто-то еще.
Закачался на волнах. И динамо крутил — словно рукой на плоту надувном подгребал. Наушники зашипели, завыли тоненько «Ииииу…» сквозь шорох, заперхали чахоточно; помолчали — и снова шипеть. Как будто Артем бродил по туберкулезному изолятору, ища, с кем поговорить, но ни один больной не был в сознании; только нянечки прикладывали палец к губам и строго делали «шшшшшш…».
Никто тут не хотел отвечать Артему, никто не собирался жить. Ничего из Питера. Ничего из Екатеринбурга. Молчал Лондон.
Молчал Париж. Молчали Бангкок и Нью-Йорк. Неважно уже давно было, кто начал ту войну. Неважно было, с чего она началась.
Для чего? Для истории? Историю победители пишут, а тут некому было писать, да и читать скоро некому будет. Шшшшш… Пустота была в эфире.
Бескрайняя пустота. Болтались на орбите неприкаянные спутники связи: никто их не звал, и они сходили с ума от одиночества, и бросались на Землю, чтобы пусть уж лучше сгореть в воздухе, чем так. Ни слова из Пекина. И Токио — могила.
А Артем все равно крутил эту проклятую ручку, крутил, греб, греб, крутил… Как каждый день. Как надо. Как обязательно нужно. Как тихо было!
Невозможно тихо. Тут Москва! Это его голос, Артема. Это он, как всегда, не дождался, не вытерпел.
Не забывать крутить рукоять; не останавливаться. Не сдаваться. Ответьте Москве! Что с тобой, город Питер?
Неужели сдался? Неужели хлипкий ты такой оказался, хлипче Москвы?! Что там вместо тебя? Стеклянное озеро?
Или тебя плесень съела? Почему не отвечаешь? Куда делся ты, Владивосток, гордый город на другом краю света? Ты ведь так далеко от нас стоял, неужели и тебя зачумили?
Неужели и тебя не пожалели? Весь мир лежит ничком, лицом в грязь, и не слышит этого бесконечного дождя по спине каплями, и не чувствует, что и рот, и нос водой ржавой заполнены. А Москва… Вот. На ногах.
Как живая. Шшшшш… Может, души их так отвечали ему, забравшись в радиоэфир? А может, так фон звучал? Должен же и у смерти быть свой голос.
Такой вот наверное, как раз: шепот. Тссс… Ну-ну. Не шуми. Может, сейчас услышат?
Вот прямо сейчас кашлянет в наушнике кто-то, прорвется взволнованный через шипение, закричит далеко-далеко: - Мы тут! Слышу вас! Только не отключайтесь! Вас слышу!
Москва на связь вышла! Сколько вас там выжило?! У нас тут колония, двадцать пять тысяч человек! Земля чистая!
Фон нулевой! Вода незараженная! Лекарства есть, есть! Высылаем за вами спасательную экспедицию!
Только держитесь! Слышите, Москва?! Главное — держитесь! Это не сеанс радиосвязи, а спиритический сеанс.
И тот не удавался Артему никак. Духи, которых он вызывал, не хотели к нему. Им и на том свете хорошо было. Они смотрели сверху на Артемову фигурку сгорбленную в редкие просветы меж облаков, и только ухмылялись: туда?
К вам? Нет уж, дудки! Бросил крутить гребаную ручку. Сорвал наушники.
Поднялся, смотал провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой аккуратностью — потому что хотелось: рвануть его так, чтоб на куски, и зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть. Сложил все в ранец. Посадил его к себе на плечи, черта-искусителя. Понес вниз.
В метро. До завтра. Внутри двери заскребся замок, втягивая языки. Потом она ухнула протяжно, открылась, и метро дохнуло на Артема своим спертым тяжелым духом.
Сухой встречал его на пороге. То ли чувствовал, когда Артем вернется, то ли вообще не уходил на самом деле никуда. Чувствовал, наверное. Сухой ощупал его глазами.
Мягко, как детский врач. С другой станции пришел. Артем подобрался. Звякнуло в его голосе что-то, как будто гильзу на пол уронили.
Или малодушие? Или что? Старик какой-то. Гомером назвался.
Знаешь такого? Я спать, дядь Саш. Она не шелохнулась. Спит или не спит?
Так, механически думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или притворяется. Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски приткнулся к ней сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе — не стал бы даже ввязываться. На станционных часах было семь вечера, что ли.
Но Ане в десять вставать — и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? Так что он сам себе был хозяин.
Просыпался, когда она возвращалась со смены — и уходил наверх. Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое красное полотно на себя. Аня почувствовала — и, не говоря ни слова, яростно дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы он сдался — и остался лежать на краю постели голым. Она молчала.
Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает? Тогда он лег лицом в подушку — их-то, слава богу, было две — согрел ее дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую — смеющуюся, бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-то. Хотя сколько прошло?
Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось.
Получается, вечность назад это все и было. Во сне тоже было холодно, но там Аня морозила его — кажется, по станции гоняла — из баловства, а не из ненависти. И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся. Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку.
Потом вспомнил. Но ее уже не было в палатке. Одежда его лежала ровно на том месте, где он ее сбросил: на проходе.
Ну, а все вместе - тем более. Так что это новость не большая. Остальные лайфх...
Посмотрела вашу передачу. Очень интересно и познавательно.
Ну, вы серьёзно, ребят? А сравнение государственного деятеля России под руководством которого советский народ победил в ВОВ, с персонажем мультфильма — это показатель того, что Лихачева Е.
Ложь становится правдой, добро — злом, все переворачивается с ног на голову. Разрушение мышления, исторических корней и нравственности становится главным орудием в борьбе против человечества и против России. Если бы у министра культуры был сформирован логический интеллект, если бы она знала работы Зиновьева А. Данное назначение управленческое решение противоречит тому, за что сегодня бьются наши воины на Украине, защищая культурно-исторические ценности российской государственности.
Два чувства дивно близких нам. В них обретает сердце пищу. Любовь к родному пепелищу. Любовь к отеческим гробам.
Анатолий Дюбанов , ранее занимавший должность руководителя департамента информатизации и телекоммуникационных технологий, становится министром цифрового развития и связи. Вклад в валовый региональный продукт региона сферы информации и связи, по данным статистики, составил по итогам 2017 г.